Собравшись с духом, она единым быстрым движением встает. Протягивает руку герцогине.
— Позвольте поблагодарить вас, мадам, за вашу безграничную доброту. Всем сердцем.
В обычных обстоятельствах подобное заявление вызвало бы у герцогини лишь очередной приступ неловкости. Она славится робостью и недоверчивостью. Безмятежность, которая словно облаком окутывает ее сейчас, — первый признак того, что у нее появились собственные представления, в частности, о будущем.
— Нет, — возражает она. — Это я должна поблагодарить вас, мадам. Заранее. Потому что я собираюсь просить вас об очень большом одолжении. Я не знаю никого, кто мог бы справиться с подобным делом лучше вас.
Как рассказала герцогиня, много лет назад, на пике террора, благородное семейство Лионкур, на шаг опережая людей в красных колпаках, село на корабль из Бордо. Перебравшись через Атлантику и пожив некоторое время в Бостоне, Лионкуры обосновались в долине Гудзона и смогли, после многих лет, в течение которых арендовали земли у голландского патрона, приобрести свой собственный участок. Сорок шесть акров первозданной красоты.
Все это время они не теряли связь с герцогиней. В своих письмах они настойчиво приглашали ее в Америку. До сих пор она отклоняла их предложение, но теперь, наконец, нашла того, кого стоило отправить вместо себя.
— О, доктор, только вообразите, как Шарль будет счастлив там! Вся эта дикая природа. На многие километры вокруг — ни единого города, ни единого французского фанатика. Там ему не придется задумываться о государственных делах…
— Но чем он станет там заниматься? — протестую я. — На что жить?
— О средствах на его проживание позабочусь я. Что касается занятий… — Она поджимает губы. — Разве не в каждом поместье необходим садовник? Даже в Новом Свете?
Так и получается, что однажды, лунным вечером в конце мая, на пристани Шестого округа появляется необычная компания. Трое мужчин с черными сумками различных размеров и три женщины в черных кружевах. Ничто в облике собравшихся не позволяет предположить, что среди них два члена королевской семьи и знаменитейший сыщик страны. Или что самое настоящее историческое событие, а именно тишайшее и молчаливейшее из отречений, разворачивается на ваших глазах.
А все ровно так, и всего лишь через несколько минут пожилой баронессе и человеку по имени Шарль Рапскеллер предстоит сесть в плоскодонную рыбачью лодку, в которой их уже ждут гребцы — слуги герцогини Ангулемской. Лодка доставит их в Гавр. Оттуда они, снабженные рекомендательными письмами, поплывут на трехмачтовом корабле в Нью-Йорк.
Ради этого путешествия баронесса избавилась от всего лишнего. Коротко остриженные редеющие волосы не прикрыты больше париком. Дряблое бледное лицо не приукрашено пудрой и румянами. Но даже сейчас в ней чувствуется что-то от нее прежней. Обратите внимание на то, как прямо она держит спину, спускаясь по ступенькам к пристани. Отметьте улыбку, ослепительную, как всегда, и то, с каким достоинством она принимает протянутую руку герцогини.
— Мадам, — произносит баронесса, — будьте спокойны, я хорошо позабочусь о вашем брате. Как позаботилась бы о собственном сыне.
— Я знаю, — отвечает герцогиня.
Баронессу бережно проводят к лодочникам, и теперь ничто не отделяет Шарля от его новой жизни. Ничто, кроме самого Шарля.
— Может быть, я зря еду, Мари.
Она стоит совсем близко от него, и ее голос звучит мягко и убедительно, как у матери настоятельницы.
— Мой дорогой, ты ведь понимаешь, здесь тебе не дадут спокойно жить. Если кто-нибудь узнает, кто ты на самом деле, ты опять станешь несчастен. И я тоже.
Внезапно, нетерпеливым жестом, она достает из складок плаща мешочек из индийского муслина. Размером с капустный кочан, он туго набит чем-то.
— Вот. — С выражением мрачного удовлетворения на лице она подает ему мешочек.
— Но что это?
— Драгоценности.
Правой рукой прижимая мешочек к животу, он левой развязывает шнурок. Даже сейчас, в темноте, содержимое мешочка не вызывает сомнений.
— Но, Мари, — говорит он, словно ослепленный увиденным, — что мне со всем этим делать?
— Продай, — просто отвечает она. — Продавай предмет за предметом, по мере необходимости.
Легким движением руки она снова затягивает шнурок.
— Этого тебе хватит на всю жизнь, Шарль. Ты сможешь вырастить столько садов, — ее взгляд задерживается на его пустом рукаве, — сколько пожелаешь.
Тихо, если не считать шороха волн, ласкающих пристань, не слышно даже криков матросов с ближайших барж. А это означает, что волнение Шарля можно ощутить кожей, как вибрацию.
— Но я не могу, — говорит он. — У меня нет права на все это.
— У кого же больше прав, чем у тебя? — парирует герцогиня. — И для чего мне драгоценности? Спроси кого угодно, я самая отставшая от моды женщина во Франции. Я не знаю, что делать с побрякушками. Ты извлечешь из них гораздо больше пользы.
— Но ты могла бы поехать с нами! — восклицает он, от волнения приподнимаясь на цыпочки. — Мы переплыли бы океан вместе. И Эктор отправился бы с нами. Разве не замечательно?
Она внимательно вглядывается в его лицо. И сейчас будет первый (и последний) раз, когда я поставлю сказуемое «смеется» к подлежащему «герцогиня». И все равно лишь условно, поскольку в ее смехе слышится скорбь.