— Шарль не провозглашает себя… никем.
— Пока не провозглашает.
Видок вновь принимается поглаживать корешок дневника.
— Это точно почерк вашего отца?
— Он мне знаком так же, как мой собственный.
Он медленно перелистывает огрубевшие от времени страницы.
— Какой отрезок времени здесь описывается?
— Более года. Я еще не до конца перевел числа — записи датируются в соответствии со старым Революционным календарем, — но, насколько могу судить, последняя сделана первого июня девяносто пятого года.
Он вздергивает бровь.
— За неделю до смерти принца.
— Да.
Его голос звучит спокойно, но руки нервно перелистывают страницы. Дойдя до последней записи, он читает:
— «Пока этого хватит». Что, по-вашему, он хотел этим сказать?
— Не знаю, — отвечаю я. — Прошло всего несколько часов с тех пор, как я увидел дневник. Я сам только-только начал читать…
По правде говоря, читать я начал с того момента, как дневник очутился у меня в руках. Сначала я лишь смутно отдавал себе отчет в значении слов. Я был слишком поглощен тем, что вновь узнавал отцовский почерк. Каким удивительным казался он мне в детстве. Я копировал эти гласные и согласные бессчетное количество раз, пока особенности их написания не стали принадлежностью уже моего почерка — так что однажды мать, мимоходом заглянув в мою тетрадь, с удивлением обнаружила, что смотрит на собственноручную подпись мужа.
А когда вчера вечером, сидя на кровати, я при свете свечи вновь и вновь изучал эти строки, мне показалось, что каким-то образом я общаюсь с ним. Я жадно прочесывал дневниковые записи в поисках имени — нет, не короля, моего. И когда, наконец, нашел, это было едва ли не больше, чем я мог вынести.
…мальчик по имени Эктор.
Собственные слова моего отца.
«Ему столько же лет, сколько мне?»
«Нет, ему всего три. Хотя, — не смог я удержаться от хвастовства, — он уже знает, по меньшей мере, двести слов».
Дневник выпадает у меня из рук. Прошел почти час, а я все сижу, сгорая при мысли, что когда-то — во времена, которые моя память не сохранила, — отец мной гордился.
Все это остается несказанным в стенах «Шестого номера». Впрочем, возможно, оно понятно без слов.
— Как вам это? — Видок барабанит пальцами по корешку дневника. — Меня интересует последняя неделя, и именно о ней здесь нет ни слова. И, судя по всему, единственные два человека, способные рассеять мрак, лежат в могилах. — Он бросает мне книжку. — Вот что, Эктор, изучите дневник от корки до корки. Исследуйте каждую строчку в поисках доказательств.
— Доказательств чего?
— Чего угодно. Заговора, плана. Выясните, с кем ваш отец разговаривал, с кем встречался. Изучите сам текст. Вдруг какие-то слова регулярно повторяются? Это может быть признаком кода.
— Кода…
— Да, черт побери! Если кто-то собирался тайно вывезти дофина из тюрьмы, я хочу об этом знать.
Я беру дневник. Принимаюсь натягивать перчатки, и в этот момент Видок произносит:
— Еще одно. Я хочу, чтобы вы показали своему новому другу Шарлю город. Он ведь турист? Поводите беднягу по интересным местам. Проследите, не ляпнет ли он что-нибудь.
— Думаете, Шарль вспомнит, кто он такой на самом деле?
Лицо Видока приближается настолько, что я чувствую запах селедки.
— Эктор, для всего мира ничего не изменится. Людовик Семнадцатый умер. Из чего следует, что наш Шарль — кто-то другой. Вопрос только, кто именно. Так что водите его по городу до тех пор, пока он себя не выдаст.
Я смотрю на него. Потом в пол.
— И тогда вы сможете арестовать его за мошенничество, — говорю я. — Так? И бросить в Ла Форс, к вашим драгоценным ворам и убийцам? Лучше уж ему сразу отправиться в Булонский лес.
Лицо Видока опять оказывается рядом.
— Это не мне решать, Эктор. И не вам.
Его голос становится резким.
— Разумеется, если у вас для такой работы кишка тонка…
— У меня кишка не тонка, — отвечаю я, глядя ему в лицо. — Просто так уж случилось, что у меня есть еще и сердце.
— Ну да, — усмехается он. — У меня такая штука тоже была. Валяется где-то в шкафу.
Наш разговор Видок завершает следующей фразой:
— Ни на секунду не выпускайте Шарля из виду! Даже если для этого придется залезть к нему в ноздрю и сидеть там до следующего года!
Можете представить мои чувства, когда я вернулся домой и обнаружил, что Шарля нигде нет.
Я обшариваю дом от чердака до подвала. Заглядываю под кровати, открываю шкафы, роюсь в кладовках. Распахиваю окна. Я бьюсь в опустевшем доме, точно птица в дымоходе.
«Он пропал».
Нет, я ни за что не произнесу эти слова, не могу, и в какой-то момент паника отпускает меня, потому что моих ушей достигает некий звук. Прислушавшись, я понимаю, что его источник находится во внутреннем дворике.
Отчего я не додумался заглянуть туда? Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, заключается в том, что я уже много месяцев там не бывал — мать держит эту часть дома для жильцов побогаче, — и дворик словно бы стерся с моей карты дома. Но Шарль именно там. В той самой позе, в которой я застал его при нашей первой встрече, — на четвереньках, копается в земле.
Рядом с ним возвышается мать. Вместо шляпы на ней синий чепец. В руке она держит зонтик от солнца с китайской ручкой слоновой кости — я понятия не имел, что мать владеет столь изящной вещицей, — а на ухе у нее покачивается сплетенное кем-то (Шарлем?) колечко из усиков жимолости. Она сбросила шлепанцы и теперь стоит босая, и ноги у нее белые, как облака.