Черная башня - Страница 39

К оглавлению

39

— Я не намерена тратить дрова на придурков вроде вас! Вон отсюда все!

Сначала кажется, что в сонм изгоняемых она включает и нас с Видоком. Но десять су и медоточивые речи Видока смягчают ее.

— Отправляйтесь на чердак.

Кровати, разумеется, нет, есть матрас, из которого во все стороны торчит солома.

— Вы ложитесь, — говорит Видок. — Я еще не устал.

В двадцатый раз за день я оплакиваю отсутствие рубахи, ибо воздух, охлаждаясь, загустевает, как желе, а пауки, плетя свою паутину и протягивая нити через мои голые руки, оставляют на них ледяные следы. Дрожа от холода, я слежу за неясными очертаниями фигуры Видока, как он ходит взад-вперед в полумраке. Наконец голосом, не лишенным мягкости, он произносит:

— Спокойной ночи, Эктор.


Несколько часов спустя я просыпаюсь, судорожно хватая ртом воздух — в полной уверенности, что тону.

Добрых полминуты я обшариваю руками пространство вокруг, пока ощущение воды не начинает ослабевать. И даже после того, как я прикоснулся к полу, потрогал стены, пощупал матрас и убедился, что все на месте и никуда не плывет, я все равно не могу отделаться от чувства, что над моей головой ревет океан.

Постепенно это ощущение словно бы сужается, конкретизируется и постепенно сводится к одному звуку, который заставляет меня покинуть относительное тепло моего матраса и поползти на четвереньках по чердаку.

Посередине, в бассейне звездного света, распростерся Видок. От холодного пола его отделяет одна-единственная тонкая попона. Он лежит, ничем не прикрытый, совершенно неподвижный, если не считать равномерных, как прилив и отлив, горизонтальных движений нижней челюсти.

Неужели простое скрипение зубами может производить такой звук? Словно вода врывается в расщелину скалы и потом с той же силой стремится обратно.

Видок как среди жандармов, так и среди преступников славится своим презрением ко сну. И на протяжении следующих недель я не раз, вспоминая эти мгновения, буду задаваться вопросом — не потому ли, что во сне он возвращается на галеры и вновь видит себя с железным кольцом на шее и цепью на ноге? Это яростное скрипение зубами выражает стремление к свободе.

Он просыпается еще до рассвета.

Глава 19
ПЕЧАЛЬНАЯ УЧАСТЬ ЧАЙКИ


На завтрак нам подают вареные каштаны. Это уже само по себе наказание, но мадам Пруно, следуя безошибочному инстинкту мучителя, жарит в нашем присутствии гуся и куропатку. Моя голова по собственной воле то и дело поворачивается в сторону плиты, Видок же кротко грызет свою порцию, даже считает нужным похвалить хозяйку за вкусный соус. А когда она решает, что настала пора нас выпроводить, он вежливо ей кланяется, подхватывает свой мешок и делает мне знак следовать за ним.

И только когда гостиница остается далеко позади, Видок с довольным урчанием развязывает мешок и достает из него три куска заветревшегося бекона, черствый рогалик и кусок белого сыра.

— Стащил прямо у нее с тарелки, — хмыкает он.

Мы едим на ходу, вытирая рты рукавами, и впервые в жизни я наслаждаюсь той свободой, которую человек приобретает, изменив внешность. Больше не быть самим собой! Лучи утреннего солнца щекочут мне шею. Легко дышит речной бриз, принося ароматы клевера, тысячелистника, дикого овса. В кустах жасмина подают голос первые пчелы.

Видимо, это утреннее поэтическое настроение передается и Видоку, потому что он начинает хрипло напевать. Мелодию Моцарта, ту самую, которую мы слышали в морге.

— Тепак, — задумчиво говорю я. — Забавное имя.

— Куда уж забавнее! А теперь попробуйте-ка произнести его задом наперед. Ну же, Эктор! Кап…

— …ет.

Капет.

Имя давно умершего землевладельца, ставшего родоначальником великой королевской династии. Имя, которое стражники Тампля швыряли в лицо дофину, словно самое унизительное из оскорблений.

— Знаете, — произносит Видок, — это имя меня чудовищно раздражает. Что за вульгарщина! Тепак, — Он отодвигает низко нависшую ветку ольхи. — А все потому, что серьезными делами занимаются любители. Дайте мне профессионала! С профессионалами всегда знаешь, чего ожидать.

После пяти минут ходьбы мы приближаемся к вершине высокого крутого холма. Его венчает похожая на приземистую сторожевую башню пирамида из дубовых бревен. Видок замедляет шаг — чтобы собраться с мыслями, полагаю я, — но тут я замечаю, что он быстро окидывает взглядом округу и, перегнувшись через пирамиду, смотрит на что-то по ту сторону.

Там оказывается долговязый, тощий, облаченный в лохмотья субъект с длиннющими усами и близко посаженными глазками. Он серый от изнеможения.

— А, это ты, Гори! — произносит вместо приветствия Видок. — Рад видеть.

Медленно поднимая тяжелые веки, Гори меряет меня взглядом.

— А это кто такой?

— Мой хороший друг, доктор Карпантье. Очень тихий, иной раз забываешь, что он рядом. Скажи-ка, со вчерашнего дня никто не показывался?

— Ни души.

Я тоже перегибаюсь через пирамиду и смотрю на то, что находится с другой стороны холма, — на два дома. Первый — квадратный, из четырех комнат, с остроконечной, крытой шифером крышей. Очень типичный дом: до идиотизма приветливый, косматый от виноградных лоз, греющий на солнце покрытые штукатуркой бока и манящий теплом неизменно разожженного камина.

Но тут утренний туман словно бы накладывает на этот жизнерадостный образ второй — другого дома, с почерневшими, исполосованными трещинами стенами. Окна его разбиты, пустые проемы заткнуты соломой. А над порогом красуется чучело чайки с восторженно распростертыми, по воле таксидермиста, крыльями. Все вместе сильно смахивает на берлогу контрабандистов.

39